Коммуна вместо семьи

«Новый мир» советского социально-архитектурного эксперимента 1920-х годов. Новый быт, новая женщина, новая половая мораль. В основе брака и любви, по утверждению советских революционных теоретиков, лежит чувство собственности. Муж владеет женой, потому и ревнует ее к каждому встречному.
Выходя замуж, женщина обрекает себя на семейное рабство: она вынуждена решать бытовые вопросы (стирать, готовить пищу, следить за детьми), обеспечивать жизнь мужу, удовлетворять его половую потребность.

Взамен – чувство собственности, лежащее в основе отношений. Ты принадлежишь мне, а я – тебе. Что до любви, то она воспринималась теоретиками социальных перестроений как «идеологическая шелуха», то есть как нечто важное, но не играющее ключевой роли.

В новом мире все должно было быть по-новому. Основой жизни нового человека должен был стать всеобщий труд и общественно-полезная деятельность на благо всего государства.
В случае с мужчинами реализовать такой подход было относительно легко – ведь их обеспечивали женщины. Но что же делать с женщинами, которые должны были стать равноправными товарищами по борьбе и строительству нового мира? Ведь если их освободить от «кухонного рабства», кто-то должен стирать, готовить, воспитывать детей? И что же делать с чувством собственности, на котором ранее зиждились все семьи?

Ответом на эти вопросы стало появление концепции «нового быта». Если основой старого быта были отдельные семьи, то основой быта нового должны были стать коммуны – крупные объединения людей, существующие на принципах обобществления имущества и совместного ведения хозяйства. Готовить пищу, стирать одежду, следить за детьми предлагалось на общественных началах.
Идеи создания коммун впервые появились еще в XIX веке и были высказаны французским социалистом-утопистом Шарлем Фурье (1772-1837). Его последователи создавали «фаланстеры» – новый тип коллективного жилья, где люди имели возможность жить на коллективистских принципах, ведя совместное хозяйство и отказавшись от всего частного, личного. Ни одна из созданных коммун не просуществовала дольше 12 лет, но основа была заложена.

Основной акцент в советских коммунах 1920-х годов делался на создание общественной инфраструктуры, которая должна была обеспечивать нужды коммунаров. Вопросы питания должны были решаться в общественных столовых, стирки белья – в прачечных, досуга и общения – в клубах и библиотеках, а детей предполагалось воспитывать в детских садах.
Единственным не вполне решенным вопросом оставались личные взаимоотношения между мужчинами и женщинами. Любовь в прежнем, старом ее понимании признавалась чувством «мещанским» и «буржуазным», так как оно было основано на чувстве собственности. Это же чувство, считали теоретики нового быта, рождало и главный бич традиционных семей – ревность.
Решение предложила наиболее известный большевистский теоретик по женскому вопросу, революционерка, будущая первая женщина-посол, Александра Коллонтай - Домонтович. Новому советскому обществу, считала Коллонтай, нужен новый тип любви – любовь-товарищество, союз свободных и равноправных членов трудового коллектива. Отношения между людьми, вступающими в брак на основе любви-товарищества, продолжаются лишь до тех пор, пока они ощущают любовь друг к другу. Быт не отягощает эти отношения, ведь в коммунах все вопросы подобного рода решаются за счет коллективной инфраструктуры. В случае если брак распадается, большая часть обязанностей по воспитанию детей от такого брака остается на коллективе, поэтому женщина не боится завершить отношения, если видит в этом необходимость.

Женщина в новом мире должна была раскрепоститься и относиться к вопросам секса так же легко, как и мужчина. «Удовлетворение половой потребности» признавалось естественной надобностью человека. Но делать это следовало, исходя из искреннего чувства товарищества, не выстраивая «мещанские» отношения, основанные на чувстве собственности.

«Половой вопрос просто разрешить в коммунах молодежи. Мы живем с нашими девушками гораздо лучше, чем идеальные братья и сестры. О женитьбе мы не думаем, потому что слишком заняты, и к тому же совместная жизнь с нашими девушками ослабляет наши половые желания. Мы не чувствуем половых различий. В коммуне девушка, вступающая в половую связь, не отвлекается от общественной жизни», – рассказывал один из жителей ленинградских коммун 1920-х годов.
Один из теоретиков новой половой морали, Аарон Залкинд, даже создал специальные «половые заповеди пролетариата», которые активно пропагандировал. В их числе, например:
- половой подбор должен строиться по линии классовой революционно-пролетарской целесообразности. В любовные отношения не должны вноситься элементы флирта, ухаживания, кокетства и прочие методы специально-полового завоевания;
- не должно быть ревности;
- не должно быть половых извращений;
- класс в интересах революционной целесообразности имеет право вмешаться в половую жизнь своих сочленов: половое во всем должно подчиняться классовому, ничем последнему не мешая, во всем его обслуживая.

Несмотря на то что первые советские коммуны стали возникать практически сразу после революции, вскоре стало очевидно, что старые здания не подходят для коммунарского быта. Вскоре в погоню за мечтой о «новом быте» включились советские архитекторы-конструктивисты. Они стали разрабатывать проекты зданий, специально предназначенных для создания домов-коммун. Воплощение идеи нового типа жилища для нового, социалистического, обобществленного быта заключалось в замене семьи бытовым коллективом, а личного пространства в доме – набором автономных жилых ячеек.

Власти приняли решение о возведении нескольких таких домов в качестве эксперимента, который должен был определить, годятся ли предложенные проекты для массового строительства. Предполагалось, что в случае успеха проекты домов-коммун будут растиражированы по всей стране в качестве стандарта. Этим определялись и требования к проектам: максимально эффективное использование пространства и невысокая стоимость строительства.

Некоторые из этих домов сохранились и сегодня. В Москве это, например, знаменитый Дом Наркомфина (архитектор – М. Гинзбург) – здание, построенное для сотрудников народного комиссариата финансов на Новинском бульваре, дом-коммуна товарищества «Показательное строительство» на Гоголевском бульваре (в нем поселились, в частности, сами архитекторы, его строившие, – коллеги и команда Гинзбурга), дом-коммуна в 6-м Ростовском переулке, 4, и студенческий дом-коммуна на ул. Орджоникидзе (архитектор – И. Николаев).

Обычно проект включал в себя несколько построек. В комплексе дома-коммуны непременно должна была создаваться коллективная инфраструктура, которая позволяла решать бытовые вопросы: прежде всего, это пространство для приготовления пищи – коллективная кухня или общественная столовая, – прачечная, детский сад и ясли. Второй непременный атрибут – пространство, на котором жильцы коммуны могут встречаться и общаться. Крышу дома на Гоголевском бульваре предполагалось использовать в качестве общественного солярия, поэтому балконов в конструкции дома не предусмотрено. Между плоскими крышами корпусов был построен мостик для перехода – мечта современных руферов. Третья составляющая – инфраструктура для досуга и общественной жизни: клуб, библиотека, гимнастический зал. В доме на Гоголевском действовала балетная студия и кружки. Предполагалось, что досуг коммунара непременно должен быть коллективным, поэтому нормой были коллективные встречи Нового года под общей елкой.

В конце 1920-х годов «Обществом советских архитекторов» были разработаны стандартные типы «ячеек» – варианты планировки индивидуальных помещений для домов-коммун. Наиболее популярен был тип «F» – именно он использовался при строительстве Дома Наркомфина и дома-коммуны на Гоголевском бульваре. Оба эти строения относятся к переходному типу – в них еще сохраняются элементы частного быта, но все пространство в значительной мере подчинено коллективному существованию. Предполагалось, что переход к коллективному быту будет ненасильственным, естественным, поэтому жильцам оставляли некоторую свободу выбора – например, отдельные маленькие кухоньки в квартирках. В то же время в части самых небольших квартир в Доме Наркомфина кухонь по плану вообще не предполагалось. Ожидалось, что в небольших квартирах по одному-двое будут жить одинокие граждане без детей, поэтому им будет проще и удобнее пользоваться коллективными удобствами.

Квартиры в этих домах делались многоуровневыми. Открыв дверь, человек попадал в общий для двух квартир холл-прихожую, откуда вверх и вниз, в «ячейки», вели лестницы. Нижняя ячейка была одноуровневой, а верхняя делилась еще на два – на первом располагалась гостиная и кухня, на втором – спальня и душ. Согласно изначальному проекту даже ванные комнаты должны были быть коллективными и располагаться у лифтов, а в «ячейках» предполагался только умывальник и душ.
Ленточное остекление позволяло прекрасно освещать помещение, а расположение окон обеспечивало сквозное проветривание, что должно было способствовать борьбе с туберкулезом – одним из главных заболеваний того времени. Окна и часть дверей, в частности двери в душ и туалет, были сделаны раздвижными на колесиках.

Материалы, из которых были построены дома-коммуны переходного типа, также были экспериментальными – фибролит, ксилолит, камышит. Ксилолит использовался для полов и оказался очень прочным материалом – таким образом, «половой вопрос» в доме-коммуне был решен во всех смыслах этого слова. А вот камышит, как следует из названия, создавался на основе камыша, был дешев, но крайне недолговечен. Поэтому сегодня из-под осыпающейся штукатурки фасадов домов-коммун проглядывают стебли растений.

При создании ячеек заранее проектировались ниши, в которых должна была располагаться встроенная мебель. Ее придумал специально для типа «F» известный советский архитектор С. Лисагор, разработавший конструкцию встроенной кухонной мебели, шкафов и полок. В 1924 году был создан знаменитый революционный проект «франкфуртской кухни» – образец функциональности и конструктивного совершенства, оказавший колоссальное влияние на дизайн и конструирование мебели в XX веке. Он активно обсуждался специалистами в СССР и нашел отражение в разработках Лисагора. Одно из его интересных решений – единая дверь-гармошка, полностью закрывающая весь проем, в котором расположена кухня.

Исключительную роль при проектировании «ячеек» играл цвет. Создатели стремились добиться у живущих в доме постоянной смены пространственных ощущений. Пространственную активность искали в эмоциональной выразительности освещенности и окраске жилых помещений. Пространственному расширению объема посредством системы освещения служила расположенная почти у потолка горизонтальная световая лента и холодная гамма окраски. Цвет использовался и для ориентации во внутреннем пространстве, и для функциональной окраски окружающих предметов – так, каждая пара смежных дверей в коридоре красилась в черный и белый цвета для различия «верхних» и «нижних» «ячеек».

Идеи создания домов-коммун были восприняты с большим энтузиазмом. Это было связано, прежде всего, с тем, что ранний СССР был государством молодых. После революции бывшая аграрная страна стала достаточно быстро развивать промышленность и урбанизироваться. Увеличение городского населения требовало нового жилья. Приезжавшие из деревень молодые люди вынуждены были жить в рабочих казармах и бараках. Жили порой по нескольку десятков человек в одном помещении, спали на многоярусных нарах, в зданиях отсутствовали элементарные удобства. «Куб» – коллективный бойлер, откуда можно было набрать кипятка, – был необычайной роскошью. В таких условиях неудивительно, что даже новые революционные жилища, удобство которых кажется современному городскому жителю сомнительным, были прекрасной альтернативой бараку.
Одними из наиболее активных пропагандистов «нового быта» стали комсомольцы. Очевидно, что молодым людям, не отягощенным семьями и имуществом, жить в коммуне куда проще, нежели людям взрослым, состоявшимся, семейным. Поэтому не вызывает удивления и то, что многие представители старшего поколения революционеров с опаской взирали на «новобытские» эксперименты, считая их непродуманными и даже опасными.

Третьей группой потребителей идей о «новом быте» были молодые люди из числа рабочих и крестьян. Жизнь на основе коммунарских принципов не была им в новинку – на селе было принято жить большими многопоколенными семьями, а значительная часть коммунаров-пролетариев выросла в еще дореволюционных рабочих бараках и общежитиях, с детства восприняв коллективное сосуществование как норму.

На рубеже 1920–30-х годов стало очевидно: эксперимент в области создания «нового быта» не отвечает интересам государства. Индустриализация и коллективизация требовали достаточного количества рабочих рук, а в условиях распространения любви-товарищества и освобождения женщины молодые девушки не торопились обзаводиться детьми. Кроме того, консервативно настроенная часть советского руководства с большим сомнением относилась к моральной стороне «новобытского» эксперимента. Поэтому неудивительно, что в самом начале 1930-х годов был принят ряд постановлений, осуждающих «перегибы» в ходе претворения в жизнь политики «нового быта». Сторонников преобразований обвиняли в вульгарном понимании и извращении социалистических идей.

Строительство домов-коммун было приостановлено, а архитекторы были вынуждены переориентироваться на более традиционные типы жилья. Одним из последних ярких примеров был дипломный проект дома-коммуны для шахтеров-горняков, разработанный молодым архитектором Николаем Кузьминым. Проект развивал идеи коммун, предложенные столичными архитекторами. Например, предполагалось, что коммунары будут жить в комнатах на шесть человек по половому признаку. Ни в одном жилом помещении не было двуспальных кроватей. А для ведения половой жизни предполагались «двуспальные кабины», расположенные над основными комнатами. Позднее критики проекта Кузьмина назовут эти помещения «кабинами для размножения», а проект и самого архитектора предадут опале, уничтожив на его примере саму концепцию домов-коммун как таковых…
Сегодня о «коммунарском» прошлом нам напоминают не только останки системы бытового обслуживания, доставшиеся России в наследство от Советского Союза. Спустя несколько десятилетий идеи команды Гинзбурга были переосмыслены и дополнены Ле Корбюзье при создании проектов «жилых единиц» 50-х годов в Нанте, Марселе, Берлине и Бри-ан-Форе. Архитектор использовал идею «двойных ячеек», но дополнил их приватными балконами-лоджиями у каждой квартиры. А на крышах этих домов были спроектированы общественные солярии.